Александр Беляков «Грустная песня осени»
«За окном швыряет ветер листья в лужи…»
Молодой человек хотел смять исписанный мелким почерком пожелтевший лист бумаги, но передумал.
Он выдвинул ящик письменного стола и аккуратно положил листок к стопке разнообразных рукописей. В ящике хранились и заготовки рассказов, и обрывки какого-то романа, и сотни две неряшливых, недоделанных и необработанных стихов. Рукописи не горят. Они выбрасываются. Молодой писатель посмотрел в окно. Некогда желтая листва, устилающая мостовые, смешалась с осенней грязью, хлюпающей под ногами. Так же и красота в этом мире смешивается с грязью. А зачем и почему?
Почему все в этом мире рождается и умирает? Весна, лето – это рождение и молодость, осень – старение, угасание, последняя агония, а зима – смерть. Чистая, белоснежная, но смерть. И так все в этом бренном мире подчиняется этому закону. Рождение, взросление, старение и смерть.
В осени есть своя мудрая философия угасания. Осень – это еще и время раздумий и созерцания. Неужели душа, как и бренное тело, исчезает? А может быть, у каждой души несколько таких жизней? Души только меняют тела, оболочки и продолжают жить. Но зачем же живет душа? Может быть, для того, чтобы после какой-нибудь двенадцатой земной жизни воспарить в небеса, и, став совершенной, остаться там навсегда, являясь частью Всемирного разума. А земная жизнь – это, несомненно, полигон для испытания душ, где есть еще право на ошибки и их исправления. В небесах уже ничего исправить нельзя. В доме для душ царит спокойствие вечности. И главный судья строго взирает на сгустки энергии, которые также являются и его частью. Вселенная заключена в нем. Но чтобы совершенствоваться, части его снова и снова отправляются на Землю и на другие планеты, для того чтобы рождаться и умирать, любить и ненавидеть, совершать ошибки и исправлять их. Судья учит и учится сам. Наказывает и сам бывает наказан. А может быть, все то, что мы видим и любим - это всего лишь шахматная партия нашего Создателя?
Молодой человек отошел от окна, где за стеклом осень пела свою грустную песню. А может быть, это была симфония, которую невозможно было слушать из-за того, что она напоминала похоронный марш? Поэт подошел к холодильнику и вытащил из него лекарство, которое помогало (и не раз) от скуки, хандры и чувства безысходности. Один глоток, второй, третий. Молодой человек почувствовал, как все его тело обволакивает спасительное тепло. Поэт посмотрел в окно и не увидел осени. За окном было лето. Жаркое солнце, буйное разнообразие ароматов, запахов и цветов. Жизнь в расцвете. Эйфория длилась всего лишь час, а потом волшебное лекарство закончилось, и депрессия, как злой, черный паук колоссальных размеров, затягивала поэта в свои сети.
«За окном швыряет ветер листья в лужи…»
Молодой человек выдвинул ящик с рукописями, внимательно перечитал их и начал складывать в мешок, грязный и пыльный. Наверное, когда-то в этом мешке лежала картошка.
«Таким стихам и рассказам, - думал молодой писатель, - Место только на свалке. И незачем изводить бумагу своими сочинениями, которые никому не нужны! И пусть ветер швыряет листья в лужи, а лужи в листья. Все равно ничего не изменится! Не изменятся времена года, человек не станет бессмертным, а люди в целом, и каждый в отдельности будут грешить, не обращая внимания на десять заповедей, а потом замаливать свои грехи. Как же надоела эта постоянная нелогичность бытия! И кто сказал, что рукописи не горят?»
Поэт высыпал свои труды на пол и поджег этот ворох бумаги, поджег многолетние плоды своего труда. Рукописи горели, а поэт, громко хохоча, прыгал вокруг этого костра и кричал: «Вы же горите! Горите!»
А потом пришли люди в белых халатах и вырвали обезумевшего молодого человека из этого сатанинского пламени, спрятав его в тихое убежище с решетками на окнах, спасая поэта от самого себя. Но разве за стенами, окнами, решетками можно спрятаться от грустной песни осени, от всепоглощающей симфонии угасания? Она просачивалась сквозь стены, забираясь под решетки и сводила поэта с ума. И бесполезно было закрывать глаза и затыкать уши. Грустная песня осени звучала в душе поэта, разрывая его личность на отдельные фрагменты и куски.